Юрий Рыченков ФОЛЬКЛОР И МИФОЛОГИЯ В ПОЭЗИИ ВЛАДИМИРА БОЯРИНОВА (некоторые аспекты творчества)
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А. С. Пушкин
В последнее время всё чаще приходиться слышать разговоры о кризисе русской поэзии. И с этим, наверное, следовало бы согласиться, если бы не присутствие в нашем сознании ориентиров, которые уже стали бесспорными и вместе с тем принадлежащими нашей эпохе, задающими высочайшую планку требований к мастерству поэта. Вне всякого сомнения, одним из таких ориентиров является поэзия Владимира Бояринова. Пожалуй, в современном мире только поэты постоянно и неустанно помнят о силе
слова потому, что поэзия целиком и полностью выросла из магии и гармонии слов: стихотворение мастера — это заклинание, заговор, по-своему настраивающий и самого автора, и читателя. Поэт работает со словом, с его звучанием, с его историей, с ассоциативным рядом, со всеми его смыслами одновременно. Вот почему у настоящих поэтов слово всегда обладает колоссальным магическим зарядом.
У меня в руках новая книга Владимира Бояринова "Я подожду". От стихов этой небольшой по объёму книжки всколыхнулось сердце, и на память пришли полюбившиеся строчки из стихотворений в ранее прочитанных книгах поэта: "Испытания", "Журавли улетели", "В мире моих снегов" и многих других. Однажды прочитав стихи Владимира Бояринова, к ним хочется возвращаться вновь и вновь. Возвратился я и на этот раз, чтобы вновь почувствовать их душевную теплоту
и своеобразие мироощущения автора. Всё более погружаясь в мир мыслей и образов поэта, я явственно ощутил, что Владимир Бояринов, без всякого сомнения, является достойным продолжателем направления в русской классической поэзии, получившего наименование "почвенного". Но хочу предостеречь читателя от весьма распространённого, но упрощённого толкования этого термина.
Это сложное явление русской культуры шестидесятых годов девятнадцатого столетия, которое вошло в историю под именем "почвенничество", одинаково правомерно квалифицировать и как литературно-общественное, и философское течение, и как особую социально-политическую доктрину, которая сформировалась и решительно заявила о себе в период, справедливо именуемый "золотым веком русской политической мысли". Главную роль в "почвенничестве" играет начало интуитивное,
собственно художественное, эстетическое. "Русское общество должно соединиться с народной почвой и принять в себя народный элемент", — писал Ф. М. Достоевский. Сохранив это значение, понятие "почва" обрело со временем и новое качество: "почва" — это тот духовно-нравственный пласт общественно-политической жизни, на основе которого только и возможна встреча и органическое соединение образованности и народной нравственности.
"Почвенничество", по определению Аполлона Григорьева, русского поэта, идеолога почвенничества, характеризовалось "восстановлением в душе новой, или лучше сказать, обновлённой веры в "почву", в народ". "Не учить жизнь жить по-нашему, а учиться у жизни на её органических явлениях — должны мы, мыслители", — писал Григорьев. Главенствующей была идея о "национальной почве", как основе социального и духовного развития России. "Почвенничество"
стремилось объединить все общественные течения вокруг идеи о самобытном пути России. Вместе с тем для почвенников характерна искренняя боль оттого, что Запад не хочет понять Россию и относится к ней с застарелой враждебностью. Поэтам-почвенникам всегда были близки хрестоматийные строки Н. Некрасова:
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая "страдания народа",
И что поэзия забыть её должна, —
Не верьте, юноши! Не стареет она.
Или строки из стихотворения "Родина", написанного Иваном Буниным в 1891 году, в котором он рассказал о типичном сюжете из жизни русской деревни:
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом чёрных хат…
Трагическое мироощущение народа, если брать современных "почвенников", отразилось с наибольшей полнотой и художественной выразительностью в творчестве Н. Рубцова и Ю. Кузнецова. Объясняется это не только более верным и точным, по сравнению с другими представителями направления, пониманием поэтами своей эпохи, но и глубинным постижением образной системы народного поэтического творчества. Именно поэты "почвенного" направления, как продолжатели "крестьянской"
традиции, заложенной Н. Клюевым, С. Есениным, С. Клычковым, такие, как П. Васильев, Н. Рубцов, А. Прасолов, А. Передреев, Б. Примеров, Н. Тряпкин, Ю. Кузнецов, В. Сорокин и др., наиболее последовательно обращались к русскому фольклору, к славянской и мировой мифологии.
Эти поэты очень непохожи по манере, по пристрастиям, но словно связаны невидимыми кровными узами в своей преданности русской земле, русскому Отечеству. Наверное, главным в поэзии Н. Тряпкина является образ Млечного пути. Он в той же мере существенен для Тряпкина, как "звезда" в поэзии Н. Рубцова, как "степь" в художественном мире Ю. Кузнецова. Ю. Кузнецов сосредоточен на изучении национального русского мира, а Н. Рубцов — на изучении внутреннего мира
современного русского человека, с его сиротством и одиночеством. В. Сорокин — поэт ярко выраженного национального чувства. Для Владимира Бояринова образ степи, образ лошади, как символы русской вольницы, тоже не отвлечённые понятия. Но главное в его поэзии — мысль, то шутливая, то серьёзная, но всегда точная и глубокая. Бояринов — поэт-философ, проникший в мировоззренческие глубины поведения людей. Поэт не изменяет своему принципу даже в шуточном стихотворении "Земляника". Почитайте на досуге, и вам
откроется простая жизненная правда, и, может быть, "беда представится двуликой".
Поэзия Владимира Бояринова в чём-то озорная, звонкая (как заметил поэт: "я вчера потерял от печали ключи"), но в основе своей серьёзная, с живым разговорным словом, лёгкой аллегоричностью и одновременно с глубинной философией. Даже сказочное, необычайное он старается осмыслить через самое повседневное обыкновенное, проникаясь трепетной нежностью к родной природе. Бояринов первоклассный мастер и глубокий художник. И, как истинный поэт, отлично понимает, что особое значение
лирики заключается в её способности доходить до самых тайных глубин душевного мира читателя и оставлять в нём неизгладимый след. Поэт убеждён в том, что "слову заказано течь!" Как справедливо написал В.В. Кожинов, "уступая повествованию в широте воздействия на мир, лирика превосходит его по глубине проникновения в духовную жизнь народа, которому она принадлежит. Лирика — это единственный вид искусства, который человек может целиком и полностью "вобрать" в себя, превратив лирическое произведение
или хотя бы его фрагменты в неотъемлемую частицу своего сознания". Версификацией владеют многие, но только тот, кто владеет ею филигранно, в состоянии создавать подлинно художественные произведения, выражая свои мысли простым и доступным языком. Но эта простота особая. Это и есть талант!
Фольклор и мифология для "почвенников" — не только "строительный материал", но и важная часть их собственного мировоззрения. Фольклоризм и мифологизм (различного типа) и воссоздание народных идеалов — показатели народности их поэзии. Творчество "почвенников" восходит к разным направлениям фольклорной традиции: песенной — у Н. Рубцова, мифологической — у Ю. Кузнецова, песенно-сказовой — у Н. Тряпкина. Этой традиции полностью отвечает лирическое мышление
Владимира Бояринова с богатыми разговорными ритмами, свежей, часто песенной лексикой. Его поэзия жизнелюбива, светла и неповторима. Какая залихватская удаль, какая опьянённость своею волей, когда в красной рубахе, в знойный полдень по звенящей степи с победным стягом в руках: "Пыль столбом взметнулась, расступились дали, /Полымём занялся парень на ветру. /…С той поры над степью только и видали / Красную рубаху рано поутру". Поэт обладает острым взглядом и поистине русским чувством юмора. Вот с какой
подкупающей щедрости начинается ароматное стихотворение "Банька":
Хоть сейчас забор кленовый
И с клетушками сарай,
И под тёсом дом крестовый
Вместе с тёщей забирай.
Хоть сейчас бери задаром,
Мне расстаться невтерпёж.
Только баньку — с лёгким паром,
С жарким веником — не трожь!..
А какая истинно русская удаль присутствует в картинке: "Я задурю назло врагу, /Как все мои чудные предки, /Медведя в сани запрягу, /Поеду свататься к соседке". Как органичны в его поэзии народные мотивы: "Как сойдутся мудрецы, /Мудрецы, мудрецы, — /Гордецы и хитрецы, /Хитрецы и хитрецы, — /Что один наговорит, /Говорит, говорит, /То десяток повторит, /Повторит, повторит". Поэт чувствует себя настолько русским, что его настораживает поведение собеседника: "Но
тревожно мне и плохо, /Что он песен не поёт…" Потому, что в характере русского человека, прямого и доверчивого, органичны черты глубокой старины: "Спит доверчивая Русь, /Видит сны о чуде. /Стенькой Разиным скажусь — /И поверят люди".
Несомненным отличительным свойством поэзии Владимира Бояринова является безукоризненный литературный вкус, который присущ только большим мастерам. Это та незыблемая преграда, о которую разбиваются "шедевры" масскультуры современного мира потребительства. И сейчас, когда разрушены нравственные ориентиры, более всего востребован голос истинного Поэта.
Владимир Бояринов ощущает себя русским до кончиков волос в противопоставлении русского уклада — западному. Какие знаковые ощущения вызывают так привычные слуху выражения: "русское небо", "русский Бог", "русские берёзы", "славяне загрустили", "сказочная Русь". Разве это сказано не про русского человека: "Мир стоит на черепах /Мифотворцев и героев!" Многие русские умы, рано или поздно, приходили к ёмкой мысли, высказанной
Александром III: "Во всем свете у нас только два верных союзника: наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас". Задолго до этого Сергий Радонежский в своих предсказаниях не обещает русскому народу ни безмятежности, ни покоя. Он предостерегает народ и от обольщения волей: "Не будет воли — будет жизнь в кольце чужих племён". Этих же мыслей придерживается и Бояринов. Как гражданин, поэт прямо противопоставляет себя западной "демократии":
Если им в бреду и страхе
Грезится вражда —
Не сниму своей рубахи
Красной никогда!
Поэтому для поэта нет ничего удивительного в том, что: "Черти кучами летали… /Над Парижем просвистели /И осыпались в Брюсселе".
Приметой времени стал все возрастающий интерес к православию и к христианству вообще, особенно к их духовно-нравственному наследию. И это понятно: литература сейчас стремится возродить народные идеалы в их первозданности и полноте. Поэты "почвенного" направления одними из первых обращались к этому кладезю мудрости, и не в последнюю очередь потому, что лучше других освоили национальный фольклор. Ю. Кузнецов с гордостью говорил о своём творчестве: "Важнее, наверное,
другое: я сохранил психологию православного человека". В. Сорокин осознает своё творчество как мессианское служение: "К Родине склоняясь головою, /Знаю, Бог мне указал перстом /Стать землёй, молитвою, травою, /Эхом стать в моем краю пустом!.." Также проникновенна и естественна христианская сущность поэзии Владимира Бояринова. Достаточно вчитаться в посыл поэта: "Какое тайное заданье, /Какой пронзительный намёк /С ключом к разгадке мирозданья /Нам на крыльце оставил Бог!" Как истинно
русский, верующий человек, его "Иванушка" под рубахою носит крест из рябины. Как молитва звучат строки стихотворения "Старые гимны": "Боже, храни от бед /Наши святыни!"
Поэты "почвенного" направления всегда относились к России, к народу, к деревне, к "почве", как к святыням, они почти обожествляли их. Вчитайтесь в строки Н. Рубцова: "Неподвижно стояли деревья, /И ромашки белели во мгле /И казалась мне эта деревня /Чем-то самым святым на земле". Главной темой Владимира Бояринова тоже является любовь во всех её проявлениях, но, конечно, главная его любовь — это любовь к земле, к истокам:
Будет ночь горчить, как зелье.
Но останется в душе
Боль извечная за землю…
И это настолько глубоко укоренилось в сердце и характере поэта, что никогда не переменится его любовь к земле, к деревне, к людям села. Это величина постоянная.
Чей ты? Той деревни или этой, —
Всё само собою ясно, друг,
И по песне, ненароком спетой,
И по слову, сказанному вслух.
Поэтому на проводах сельчан звучит тост: "— Пишут люди от науки, /Мол, нужны в деревне руки. /Нам умы нужны, /Нам душа нужней, /А любовь к земле /Наивсех важней". В стихотворении "Чистый понедельник" с любовью к русскому размаху ярко написана шумная деревенская масленица: "Мы на тройке русской /По селу гоняли, /А столы с закуской /На санях стояли!" и далее: "Чистую рубашку /Мама подавала. /Ворот нараспашку /Вьюга разрывала!" И эта любовь
впитана с молоком матери. Видится большой смысл в обычных словах поэта: "А я иду навеселе — /Страх за спиною — я в селе". Иногда возвращение видится по иному, но радость нескрываема:
В кои веки вырвался на волю
И не понимаю, что со мной:
То пройдусь по скошенному полю,
То в тени прилягу под копной.
Родился Владимир Бояринов в восточном Казахстане, в семье сельских учителей. Семья жила на Алтае, затем перебралась под Семипалатинск, вкусив в полной мере все "прелести" ядерных испытаний. Отец поэта из старообрядцев, мать — из потомков украинских переселенцев. Отсюда и родство с живым окружающим миром, и глубинное проникновение в "великий и могучий". Читая запоем всё, что попадалось под руку, будущий поэт впитал в себя неповторимый сельский фольклор с поговорками
и прибаутками и навсегда проникся искони русскими словами и оборотами речи, которые, как светлые росинки, рассыпаны по строкам его стихотворений: "нисколь", "по оплошке", "поблазнилось", "ягоды рябины оседали в брашнах", "зачудесил", "ворона грает", "сгасли звёзды" и др.
Счастливый случай тоже зачастую сопутствует таланту. Когда поэт вступал в литературную среду, аккуратно, по шажочку, судьба свела его и не только свела, а подружила с выдающимися русскими поэтами — такими, как В.Д. Цыбин, А.К. Передреев, Н.И. Тряпкин, Ю.П. Кузнецов — и, конечно же, эта дружба оставила свой след в творческом становлении молодого Владимира Бояринова. Какая сила в, казалось бы, простых строках:
И потянулись стаями
Над домом журавли,
И с криками растаяли
В темнеющей дали:
За росстанью, за озимью,
За речкою иной…
А я, как лист, что осенью
Примёрз к земле родной.
За этими строчками виден живой мыслящий человек, прекрасно понимающий неизгладимые изменения в сознании соплеменников, и неизменно признающийся в кровном родстве к земле отчизны. С такой же страстью, как у Валентина Сорокина в стихотворении "Клятва": "Мне Россия сердце подарила, я его — России отдаю!", в стихотворении Владимира Бояринова "Под зарницей" последняя строка звучит, как присяга на верность: "Я под клятвою Отчизне расписался
жгучей шашкой". Как высеченное в граните, звучит убеждение поэта: "Не надо смеяться и плакать вослед. /Ни рая, ни ада без родины нет".
Кровная, интенсивная, животворная связь с прошлым, по мнению Станислава Куняева, есть фундаментальный индикатор русской души. А как же может быть иначе, ведь даже А.С. Пушкин — величайший знаток "русской души", жаловался в письме из Москвы в Петербург своей жене: "Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом". С душой и талантом поэт Владимир Бояринов всегда помнит о своём кровном родстве с былинных времён с русской землёй, неразрывном во всех
её бедах и страданиях. Поэтому-то так естественны строки, уводящие читателя в глубину веков, но близкие каждому русскому человеку:
Уводила дорога меня,
Над седыми холмами пылила.
На исходе четвёртого дня
Мне открылась земля, как былина.
Ни огня и ни звука вдали,
Только степи ковыльного ситца,
И тогда я у древней земли
В добрый час на ночлег попросился.
………………………………………….
Я услышал в степи в эту ночь
Скрип тележный и плач полонянок.
Словно ожила старина с её былинами, скрипом телег, горьким плачем полонянок и словно сомкнулись времена от былинного эпоса до современности в неизбывности памяти поэта. У русского человека эта память особенная: "— Что мерцает под крылом? /— Ильи Муромца шелом. /Только так, а не иначе, /Светит память о былом". Поэтому-то, постоянно ощущая кровную связь с родной землёй, у поэта возникают тёплые ассоциации при обычной, казалось бы, картине: "Но горят на стекле письмена:
/Как прочтёшь — и отрадно и жутко".
Поэзия Владимира Бояринова возвышает любовь как самое высшее из добрых качеств человека. Совершенная любовь включает в себя все добродетели. Вот как апостол Павел перечисляет добрые свойства любви: "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда
не перестаёт" (1 Кор. 13, 4-8). В восприятии Бояринова любовь — это то, чем он живёт и чем он дышит. Поэтому он имеет право говорить:
Милая, кто меж людьми
Свыше отмечен?
Если умру от любви,
Значит, я вечен.
В другом стихотворении не менее убедительны строки: "Я вижу с ясного месяца, /С небесной своей ладьи: /А всё-таки Земля вертится /Единственно вкруг любви!" Не принимая никакого другого образа существования, он признаётся: "И теперь живу любовью /И нечаянною шуткой". И его любовь к родному человеку, так же возвышена и понятна без слов:
Не надо слов, не надо междометий,
Но кто сказал, что мы с тобой молчим?
Любовная лирика в "чистом" виде в поэзии "почвенников" не занимает значительного места. Они относятся к любви, к семье, как к тайне и как к таинству. Может быть, здесь наблюдаются отголоски православной традиции, в которой наиважнейшей ценностью в земной жизни является семья. Исключительная фигура в этом ряду — мать. Образ матери — один из центральных и эмоционально напряжённых во всей "почвенной" поэзии. И у Владимира Бояринова самые сокровенные
душевные переживания связаны с чувствами к матери, как человека неразрывно связанного, куда бы ни забросила его судьба, со своим родом. Голос родной земли, голос матери он слышит чутко:
Там стихи не живут,
Где быки не ревут,
Где не ржут жеребцы,
Не звенят бубенцы,
Где огонь не раздут,
Где тебя не зовут:
"Сынка, родненький мой,
Возвращайся домой!"
Его чувство неразрывной связи с истоками, как с чем-то первозданным, наиболее глубокое. Поэт взволнованно переживает этот момент бытия, со словами покаяния и признания, как вновь обретающий силы путник, возвращающийся в отчий дом после долгой разлуки:
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где моё сердце упало —
Там похоронена мать.
С этим чувством сыновней любви поэт не расстаётся никогда: "Но неправда, что путь мой неведом, — /Среди ночи, средь ясного дня /Вижу степь, занесённую снегом, /Вижу мать у худого плетня!"
Своё жизненное кредо поэт обозначил предельно откровенно: "От рожденья путь мой ясен: /Верю в Мать, Христа и Смерть". В целом поэзия Владимира Бояринова жизнелюбива. Эта любовь помогает поэту жить и творить, являясь основополагающим посылом в отношении предназначения человека. Лаконичные и предельно откровенные наблюдения не оставляют ни малейшего сомнения в мироощущении поэта: "Тот в пасынках у Бога, /Кто знать не знал любви!" и далее: "Кто счастьем
не светился /Уже на склоне лет, /Тот вовсе не родился, /Того на свете нет!"
Главная черта пейзажной лирики у поэтов-"почвенников" — то таинственное единство, благодаря которому совершенно очевидным становится, что образы русской природы, деревни и, с другой стороны, внутреннее состояние русской души — это фактически одно и то же. Как человек, ощущающий это единство, Владимир Бояринов не простой созерцатель природы, он пытается познать её смысл, проникнуть в её жизнь, словно в душу человека. Даже более: в его поэзии человек и природа
слиты воедино, они живут взаимным проникновением в ощущения друг друга. Вот одно из лучших стихотворений "Страда": как просто, разговорным русским языком и как одновременно пронзительно нарисована картина страды, когда скошенные косой васильки "жуткими глазами", словно смертельно раненное живое существо, молча глядятся в небо. Здесь абсолютное чувство нюансов языка, естественность интонации и трагизм невыдуманной ситуации, сродни жизненным коллизиям:
Все мужики — в упругой силе,
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы чёрный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнём горят,
Они и видят всё и слышат,
И ничего не говорят…
Или о зное в бескрайней русской степи, такой с детства родной поэту:
Седеет и сохнет, и чахнет ковыль —
Он солнцу в глаза посмотрел по оплошке;
И никнут овсы, в невесомую пыль
Роняя свои золотые серёжки…
Это даже не назовёшь стихотворным приёмом. Это реальность существования пронзительного поэта в единстве с окружающим миром. Тема степи, малой родины часто встречается у поэта в стихах о природе: "Солнце сорок раз вставало /И спалило степь дотла. /Бесконечно и устало /По степи жара текла". По большому счёту эту неугасимую любовь, независимо от временных катаклизмов, чувство Родины, в искренних чувствах к природе, поэт ощущает, как живую часть себя самого.
Как иначе можно относиться к сердечному разговору с русской берёзкой:
Стоит полунагая
Над стынущей рекой.
— Не зябко, дорогая?
— Не шибко, дорогой.
Вот что снится клёну перед дальней дорогой: "В забытьи осеннем у порога /Он поник багряной головой, — /Снилась клёну дальняя дорога, /Звон вечерний, полдень голубой". А вот, как человек ради помощи нуждающемуся соплеменнику, может утихомирить стихию:
В краю таёжном и далёком,
Там, где нельзя окинуть оком
Ни глушь дремучую, ни степь,
Метель посажена на цепь.
"Почвенная" поэзия в лице лучших своих представителей стала прямым продолжением не только "новокрестьянской" лирики, но и традиций русской поэтической классики. Владимир Бояринов достойнейший продолжатель этой традиции. Вот пример его творчества: восемь строчек, которые займут своё место во всех антологиях русской классической поэзии. Это — стихи современника, но стихи с вечной антитезой на все времена. Какое пронзительное по красоте и глубине восприятия
стихотворение:
Сорвётся стылая звезда,
Сорвётся лист, сорвётся слово —
Всё будет завтра, как всегда,
И послезавтра будет снова,
Всё повторится в простоте:
В ночи с гнезда сорвётся птица,
И растворится в темноте —
Чтоб никогда не повториться…
Совершенно изумительная в своей простоте, афористичности, по лаконичности мысли и глубине ощущения миниатюра перекликается с известными миниатюрами А. Пушкина, А. Блока, но по внутреннему ощущению, мне кажется, сродни эмоциональному восклицанию Иннокентия Анненского: "Среди миров, в мерцании светил /Одной звезды я повторяю имя. /Не потому, что б я её любил, /А потому, что мне темно с другими. /И если мне сомненье тяжело, /Я у неё одной ищу ответа, /Не потому, что от неё
светло, /А потому, что с ней не надо света". А эти бояриновские строчки так хороши, что, думается, существовали вечно:
С той стороны распахнутых ворот,
Средь вечного безмолвия и стыни,
В одно мгновенье звёздный хоровод
Увлёк меня в безбрежные пустыни.
Безукоризненны и предельно естественны строки стихотворения: "Журавли улетели":
И кричал он вослед журавлиному клину,
И слезу на скаку утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Все лирические пейзажи Владимира Бояринова отражают его самые потаённые мысли и чувства, передают искреннее восхищение великолепием природы: тонкое восприятие её звуков и красок. А у заинтересованного читателя возникает своё восхищение мастерством поэта-художника:
Бор сосновый. Ночь — как дёготь,
Мошкариный перепляс.
Тонкий месяц — рысий коготь
В грузном облаке увяз.
…………………………………….
Бродит рысь тропой кромешной, —
Ночь проходит без следа.
Кровянеет над скворешней
Одинокая звезда…
"Почвенная" поэзия всегда с интересом всматривалась в прошлое, чтобы на этом основании предугадывать будущее. Потому так горька боль, когда в реальной жизни случается отрыв от славной, сердечной, благородной, героической литературы, главной опорой которой была исключительно — "почва". Да, без "почвы" русскому человеку и русской культуре нельзя. Николай Тряпкин удручённо замечает: "Значит — снова, братцы, с Богом! /На авось, так на авось".
Так же грустно констатирует и Владимир Бояринов:
Пропали Бояны родимой земли,
И Несторы глухи и немы.
Не скажут ни камень, ни крест, где легли
Геройские русские темы.
Мы убеждаемся в том, что всё происходящее ранит сердце поэта, вызывая горькие строки сожаления: "И заламывая руки, /И расплескивая тень, /Стонет дерево разлуки, /Проклиная судный день". Тяжело, почти невыносимо осознание неистребимой русскости в парадоксах времени на стыке веков. Тяжело признание очевидного: "Как ни остро мы чувствуем время — /Время ранит больней и острей!" И боль, как это было на протяжении сотен лет, сильнее бьёт по российской глубинке,
благодаря которой всегда, во все времена выживала Россия. Тем горше поэту сознавать беды, которые вновь обрушились на крестьянскую душу:
Ещё дымок над крышей вьётся
И переходит в облака.
А дом отцовский продаётся,
Как говорится, с молотка.
Но, как и Ю. Кузнецов, уверенный, что: "В этом мире погибнет чужое, /Но родное сожмётся в кулак", поэт верит, что любовь к земле родной пересилит самые суровые испытания, если "…Грядущей жизни ради /Напишут дети в синие тетради, /В усердии дыханье затая, /Они напишут: "Родина моя".
Напрямую поэт старается не втягиваться в политическую перепалку, может быть потому, что не считает это предметом поэтического творчества, может, по каким-то иным соображениям, замечая с грустью: "За мною в полночь приходила Муза, /Родная дочь Советского Союза". Но всё же иногда отступает от правила. И тогда рисуется "Деревенская идиллия":
Баба поросят кормила
И ворчала: "Ох и жрут!"
На крыльце сидел Корнила
И читал газету "Труд".
Он читал про непорядки
Изнахраченной страны
И про то, как делят взятки
Забубённые чины…"
И совсем редкое настроение в поэзии Бояринова и от того ещё более горькое: "Пью из гранёного стакана /И поминальную пою /О том, как три политикана /Украли родину мою". Как это перекликается с восклицанием Б. Примерова: "Боже, помилуй нас в смутные дни, /Боже, Советскую власть нам верни!". Или со строками отчаяния С. Куняева: "Какая неожиданная грусть /На склоне дней подсчитывать утраты /И понимать, как распинают Русь /Моих времён Иуды и Пилаты".
Доступна перу Владимира Бояринова и злая сатира, когда объект насмешки в ореоле величия сам даёт тому повод: "А потом нашли папирус, /А в папирусе — глагол: /"Величаться будет вирус /Фараон Барак Эбол". Бояринов поэт и человек со своими радостями и горестями, которые он тщательно скрывает от читателей своей светлой поэзией, но однажды не сдержался, и от этого стал только ближе: "Когда накинется душить /Удавка дикой боли — /Стремленье до утра дожить /Сильнее
силы воли".
Художественные приёмы в поэзии Владимира Бояринова требуют отдельного исследования. Как легко и образно: "Уже жара сдалась на милость /И расточилась без следа, /Уже и солнце утопилось, /Порвав рыбачьи невода". Следует лишь заметить, что по фактуре его стихи определяют высшую степень поэтической культуры и мастерства. Это проявляется, главным образом, в ритме, фонетике и системе образов, создающих единую акустическую палитру. Вчитайтесь в строчки: "Рваный век вместился
в годы, /Годы — в несколько минут. /Годы — гунны, годы — готы, /Скифы тоже тут как тут". И как следствие, в поэзии Владимира Бояринова, в которой широко используется весь набор приёмов, налагающих известную эмоциональную окраску на художественное произведение, присутствует эвфония высшего качества. Даже шутки поэта ювелирно отточены: "В шалаше шакалы жили. /Шевеля весь день ушами, /Шапки шили, шубы шили, /Вышивали шёлком шали".
Следует также отметить редко встречающееся у современных поэтов разнообразие размеров, ритмов, интонаций, абсолютное владение структурой стиха, включая былинные напевы и народно-песенный строй, что так характерно для великих русских поэтов А. Пушкина, Н. Некрасова, А. Блока, А. Кольцова. В устной народной поэзии можно найти элементы почти всех стихотворных систем, бережно сохраняющих песенный народный склад. Как пример, вспомним хореический пятисложник А. Кольцова: "Долго
ль буду я /Сиднем дома жить, /Мою молодость /Ни на что губить?" В. Белинский признавал сильное чувство, живость, точность и художественную простоту выражения. Многие стихотворения Владимира Бояринова, написанные короткой строкой, (поэт действительно отдаёт предпочтение хорею с трёхстопным размером) которые, как правило, отличаются безупречной ритмикой и великолепной рифмовкой, в полной мере соответствуют этому определению. О ритмических пристрастия автора можно узнать из стихотворения "Струг небесный":
"Ты увидишь не скорее /Воскресения, мой друг, /Как я высек из хорея /Именной работы струг". Не зря народная поэзия, уже после становления русской книжной поэзии, продолжала отдавать предпочтение хорею. Вчитайтесь, как притягательна напевность и образность в строках стихотворения "В мире моих снегов":
Ночью светлым-светло
От первобытных звёзд.
Время вразвалку шло
На заревой погост.
Уместно обратиться к анализу начальных, первых строк стихотворений Владимира Бояринова. Первая строка стихотворения всегда очень важна. Это своего рода камертон, задающий всю мелодию. По большей части его зачины своеобразны и сразу завладевают вниманием читателя. Преобладающая часть стихотворений поэта начинается со строк, представляющих собою самостоятельное целое, например: "По майскому, по солнечному краю", "Жара высмаливает сосны", "В мире, где вечера
тонут в немой глуши", "Дрогнул враг и рассыпался по полю", "Солнце к берегу прижалось", "Печаль застывает в расщелинах глаз", "Конница мёрзлой дорогой процокала", "Вспугнули зыбкий сон расхристанные бредни", "Докатился колобом до моря", "Мир скоростным порывом пьян" и многие другие.
В статье затронуты лишь некоторые аспекты поэтического багажа современного поэта Владимира Бояринова, но и по весьма поверхностному исследованию его творческой деятельности можно с уверенностью констатировать, что поэзия Бояринова — заметное явление в современном литературном мире. Значение его творчества невозможно переоценить. Его стихи заставляют задуматься о смысле жизни, позволяют проникнуться особым настроением, дают возможность забыть о суете повседневности и поразмышлять
об истинных человеческих ценностях. Лучшие стихи Владимира Бояринова останутся в русской поэзии, а его имя займёт достойное место среди плеяды поэтов — признанных мастеров слова, свято хранящих, несмотря ни на что, идеалы русского мира.