Анна Долгарева, г. Санкт-Петербург, финалист проекта "Школа литературной журналистики "Молодой Дельвиг"
ЧЕРЕШНЯ ПОД ОГНЁМ
В шестьдесят третьем году родился в Донецке Витя Артемьев. Говорят, добродушный был всегда, даже Афган его не сломал, хотя, когда вернулся — выпивать начал время от времени. Была причина: из Афгана приехал на костылях, одна нога не сгибалась, неходячая была практически, с трудом её собирали. По кусочкам…
Это юг, и здесь всегда очень бурное лето, яркой зеленью бушующий июнь. Солнце — к вечеру. Здесь, наверное, хорошо было играть в казаков-разбойников, прятаться в кустах сирени и жасмина, забираться на разлапистые яблони частного сектора.
— Бронежилеты надевайте, — говорит уставший офицер, сопровождающий нас. — Нет, возражения не принимаются, надевать обязательно. И каски тоже.
Мы на Трудовских. Этот посёлок — практически прифронтовая зона. Разрывы снарядов уже давно не воспринимаются как что-то непривычное. В конце концов, не под ногами же. Ну два километра. Ну километр. Ну полкилометра. Даже я уже привыкла. А люди, живущие здесь, тем более.
Почему не уезжают? Не хотят покидать свои дома, так они обычно говорят.
— Черешня созрела, — говорит молодой солдат.
Мы идём по улице Луговской. Она простреливается, поэтому мы получаем традиционный инструктаж: в случае обстрела ложиться, вон канавка, грязи бояться не надо.
Я запутываюсь в ремешках каски (терпеть её не могу — сужает угол обзора), офицер поправляет мне её, ворча под нос: "Ох уж эти военные девочки…"
Двадцать пятый дом, куда ночью упал снаряд, с улицы не выглядит таким уж искалеченным. Если привстать на цыпочки — видна воронка во дворе и выбитые окна. Ворота замотаны тряпкой. Может, войти?
— Нет, мы в чужой двор входить не имеем права, — говорит офицер.
— Там собака большая, — говорит мужчина лет пятидесяти, выходя из дома напротив. — А вы что, журналисты? Вам показать?
Его зовут Роман. Виктора Артемьева и его мать Лидию Владимировну Артемьеву он знал много лет. С Витькой дружили, ходили на рыбалку, вместе иногда выпивали. Лидии Владимировне иногда помогал с огородом, приходил поздравить на Новый год, на восьмое марта…
Собственно, Роман их утром и нашёл.
Точнее, нашел Виктора. На Лидию Владимировну, лежавшую в доме, он смотреть не стал. Попросил у вызванной им полиции разрешения не участвовать в опознании. Сердце прихватило…
Обстрел начался в одиннадцать вечера. Виктор и Лидия Владимировна находились у себя, ещё не легли спать — свет у них в окнах горел.
— А вы где были?
— Я в доме.
— Не в погребе?
— Да нет... У нас часто стреляют, не набегаешься, — пожимает плечами Роман.
Артемьевы же, видимо, в какой-то момент испугались. Попытались дойти к летней кухне — маленькому домику во дворе, там, в полу, был вход в погреб. Надо, наверное, было бежать, но Лидии Владимировне было восемьдесят два, а Виктор передвигался на костылях — оба не ахти какие бегуны.
Лидию Владимировну нашли в коридоре, она, видимо, решила обуться. А Виктора — на пороге. С костылями, лежащим около входа.
Костыли до сих пор лежат возле кухни. Аккуратно сложенные. Забрызганные кровью.
— А откуда стреляли? — задаю традиционный вопрос.
— А вы видите, где воронка? Направление — Высоковольтная. Украинский блокпост вон там, прямо напротив нас.
Роман разматывает тряпку на воротах, мы входим во двор. Явно прилетало сюда не в первый раз: часть окон выбита, кое-как заделана. Яма от мины прямо под стеной дома. Двор чистый, здесь даже цветут розы.
В глубине сидит большая собака со свалявшейся шерстью. Выскакивает к нам, звеня цепью, неуверенно гавкает. Потом подходит поближе, заискивающе глядя в глаза.
В миске у нее налита вода, насыпана почти не тронутая каша.
— Положил ей с утра, а она не ест, — кивает Роман.
У Виктора был сын. Артем. Виктора в 2014 году в ополчение не взяли, ну кто его возьмёт, на костылях. А сын Артем пошёл. У него к тому времени уже свои дети были, двое. Два года воевал. А потом, в 2016 году, Виктор его хоронил. Артем погиб под Саханкой. Семья его, жена и дети, там, на юге, и остались, до сих пор…
Виктор жил с матерью и сестрой Любой. Любина дочка учится в университете, живёт поближе к нему — в общежитии. А сама Люба тут. Накануне ей повезло: по работе сорвалась в срочную командировку в соседний город.
Люба не берет трубку. Что она думает? Что успела бы довести старенькую мать до погреба? Что погибла бы? Я хочу спросить, заберёт ли она собаку, но слушаю только длинные гудки.
Офицер нервничает:
— Вы не задерживайтесь. Слышите, уже шумно становится!
Да, миномёт бьёт где-то недалеко. Роман, кстати, не обращает на него особого внимания, как и на предостережения офицера.
— Вот тут Витька лежал, вот тут, — повторяет он. — Вот костыли, я их поставил, чтобы не валялись…
Они всю войну прожили здесь. Все три года. А в эту ночь не успели дойти до спасительного убежища.
Где-то там — Виктору уже не нужны костыли. А восьмидесятилетней старушке, заставшей еще Великую Отечественную, — не нужна палочка. Где-то там — они вместе, и погибший за Донбасс Артем, сын Виктора, — тоже с ними вместе. Пусть так будет. Пусть мы все там встретимся — в ладонях Господних, без палочек, без костылей.
Разрывы снарядов все громче.
Созрела черешня.