Возраст предполагает не смотреть в короткое будущее, а бережно перебирать в памяти вехи былого, поскольку, и это понятно, вся яркая жизнь осталась в прошлом. Это институт, целина — Алтай и Казахстан, работа ведущим конструктором в ОКБ, где создавались всемирно известные МиГи, семья, работа редактором в центральных издательствах и журналах, путь в литературу. Поэтому и подборку составляют в основном стихотворения-воспоминания о дорогих сердцу местах, о друзьях-писателях, многих
из которых уже нет рядом. Но чего мало в стихах — это унылого настроения, жизнь не закончилась. Несмотря на житейские трудности и болезни, в душе остаётся вера в лучшее будущее, в возрождение России.
МОЙ ТЕЛЕФОННЫЙ МИР…
Был жизненный поток
со множеством излучин,
Остались лишь ручьи,
что в Лету норовят.
Мой телефонный мир
стал горестно беззвучен —
Друзья ушли туда,
откуда не звонят.
Вечерние звонки
сулили разговоры —
Неспешный перебор
событий и проблем.
Я в целом мире жил!
Но сузились просторы
До личной скорлупы.
И это — насовсем.
Всё сделалось скучней,
всё движется иначе,
Нечестным, лживым мир
предстал со всех сторон.
И радиоэфир,
и телепередачи
Не стоят голосов,
будивших телефон.
ДОМ БАБУШКИ
В тех местах, на которые зарится
Нынче кто-то для новых хором,
Волобуева Ольга Назаровна
Свой доходный построила дом.
Эту бабушку — Ольгу Назаровну, —
Мать отца, не застал я в живых,
Но я помню о ней, ведь недаром мне
В доме жить довелось у родных.
Дом наш в Малом Козихинском выстоял
Сотню лет, и не сдал ветеран.
Но внесли, видно, силы нечистые
Дом 12-й в дьявольский план.
Разрушения и подтопления,
И пожар… и, не дай бог, обвал!
Может, это имеет значение,
Что в гостях здесь Булгаков бывал?
Кто Москву выгрызает кварталами,
Я б сажал или гнал всех взашей!
Смотрит дом наш глазами усталыми
Всех печальных шести этажей.
Шум, протесты и сопротивление
Местных жителей… Что же потом?
Неужели Москвы "улучшения"
Не осилит и бабушкин дом?
ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЬСКОЙ МАЛЕЕВКИ
Не такого исхода печального
Ожидал наш писательский Дом —
Нет в Малеевке корпуса главного,
И ничто не напомнит о нём.
Раньше виделось в праздничном свете:
Дом с колоннами, чинный народ, —
Можно было писателя встретить
На любой из аллей круглый год.
Вспоминаю знакомые лица,
Голоса ловит памяти слух…
В небо выше и выше стремится
Здесь витавший писательский дух.
Не каким-нибудь дряхлым калекою,
Мхом покрытым, глядящим назад, —
Дом могучий был — с библиотекою,
Кинозал был, бильярд, зимний сад.
Может быть, здесь сегодня неплохо —
Сохраняют, как могут, уют,
Но ушла безвозвратно эпоха —
Я писатель единственный тут.
Хоть и чувствую: всё же остался
В выси — созданный здесь ареал
Над прудами, где летом купался,
Над леском, где грибы собирал…
ГОРОДСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Рассыпая трели там и тут,
Соловьи на кладбище поют.
Этих птах, некрупных и неярких,
Город от уюта отучил,
Вместо людных скверов или парков
Им приятней петь среди могил.
Где травой заросшие тропинки
Не один, увы, пустуют день,
Где трепещут чуткие осинки
И кустится вольная сирень.
Как бы жить мы вечно ни хотели —
Впереди мерцают день и час,
И вот эти щёлканья и трели
Встретят здесь
покой нашедших нас.
* * *
Я лес люблю прозрачный, чистый,
Когда приветлив он как друг,
Прохладный в меру и тенистый,
И в пятнах солнечных вокруг.
Гриб белый плотен, и приятно
Упругость чувствовать в руке.
А подосиновик нарядный
Стоит как гном на бугорке.
Ешь, — запасай здоровья на год, —
Лесные ягоды живьём.
А нет в лесу грибов и ягод,
То всё равно приятно в нём.
Порхают бабочки беспечно,
Щебечут птицы меж ветвей.
И хоть понятно — жизнь конечна, —
Не торопись расстаться с ней.
Земная жизнь — событий путы,
В заботах и тревогах дни,
И эти радости минуты,
Как сверху данные, цени.
ЁЛКА ПОЭТА
В душной, прогретой квартире поэта —
Он сквознякам духоту предпочёл, —
Ёлка стояла до жаркого лета,
Метя иголками ржавыми пол.
Здесь молодые поэты бывали,
Самовлюблённые как петухи,
Звали их души Парнасские дали,
Рюмки звенели, звучали стихи.
Это ушло, но, отнюдь, не забыто —
Он научился хранить времена, —
Рюрику Ивневу в серости быта
Яркая, цепкая память дана.
Гости пришли, окна настежь раскрыли,
Пледом на кресле укутан поэт.
Ёлку сухую как сборщицу пыли
Вынесли скопом на солнечный свет.
НА НИКОЛО-АРХАНГЕЛЬСКОМ КЛАДБИЩЕ
Соловьям на кладбище раздольно,
Здесь у них особенный уют,
Люди не мешают птице вольной,
На могилках ландыши цветут.
Виды, хоть в крестах, но не угрюмы,
И не контрастируют со мной.
И совсем не тягостные думы
Возникают здесь, где мир иной.
Тишины кладбищенской отведав,
Мысленно бреду сквозь толщу лет…
Вдруг:
"Поэт, — я вижу, — Яков Шведов", —
Раньше он известный был поэт.
Пели все, собравшись на гулянку, —
Ещё с детских помню я времён, —
Песни про отважную смуглянку
И что клён в берёзку был влюблён.
Детство было радостно и звонко, —
Пионерский вижу я отряд, —
Пели вдохновенно про Орлёнка,
И вливалось мужество в ребят.
Разные всплывают жизни даты —
Как я рвался в царство звонких Муз.
А рекомендацию когда-то
Он мне дал в писательский Союз.
Солнце расплескалось лучезарно,
Птицы громко славят жизнь свою…
Ну а я печально-благодарно
У могилы скромной постою.
СИНИЙ КАМЕНЬ
Тучи — серые, чёрные — платом узорным,
Монастырь златоглав, с яркой белой стеной.
Синий камень сегодня мне кажется чёрным.
На Плещеевом озере ветер с волной.
Я пытаюсь взглянуть в отдалённые были, —
Кто подскажет — Христос или древний Перун?
Здесь когда-то славяне-язычники жили,
Чудодейственный сей почитая валун.
Как, зачем он попал на Ярилину гору?
Кем же он занесён был, затащен, когда?
Тут молельню устроили в древнюю пору,
Приходили славяне с надеждой сюда.
Православия власть обошлась с ним сурово —
Чтобы с "идолом" сим распростился народ, —
Зарывали его и топили, но снова
Из земли вылезал, выползал он из вод.
И сегодня к нему собираются люди,
Обсыпают монетами, гладят рукой
С потаённой надеждою, с верой о чуде —
Чтоб болезнь отступила,
в семье был покой.
Камень сумрачно смотрит, возможно, обижен.
Словно то, что он знал, мы сберечь не смогли.
В землю глубже уходит, становится ниже,
Лишь макушка сегодня торчит из земли.
Но народа судьбу сердцем, кровью мы помним —
Ведь пробились славяне сквозь вечности тьму.
Православные мы, но с языческим корнем,
И его обрубить не дано никому.
* * *
На Плещеевом озере — волны заметнее, —
Первозданная гладь стала бело-рябой.
Вспоминается юное, давнее, летнее,
Словно снова шуршит черноморский прибой.
Но не так-то уж важно — как много объехал ты,
Ухитрился достичь и узнать до седин,
Ведь гораздо важней — знать за этими вехами,
Что с тобою есть кто-то, что ты не один.
ОКТЯБРЬ В КОСТРОМЕ
Автобус убаюкивал
спокойным, ровным бегом.
Зимы с её метелями
пока в помине нет.
На родине Снегурочки
ещё не пахнет снегом —
Октябрь, а небо — ясное,
и благодатный свет.
Конечно, это временно,
как всё на белом свете, —
Природа не обманется —
возьмёт своё зима.
И по-другому глянутся
тогда просторы эти,
И монастырь Ипатьевский,
и речка Кострома.
Автобусы, экскурсии —
свои бы знать нам корни,
Ведь знающий историю
народ непобедим…
Вот памятник Сусанину.
Пока героев помним, —
Гарантия, что Родину
врагам не отдадим.
ПЕРЕДЕЛКИНО В ПАМЯТИ…
Переделкино в памяти — словно воочью,
Над романом неделями там я корпел.
Не любил я идти мимо кладбища ночью,
Возвращаясь в Дом творчества из ЦДЛ.
Пробежит чуть сторонкой беззвучно собака,
Электричка под грохот огни унесёт.
Справа — кладбище, мрак, там жильё Пастернака,
Слева дом, чуть подальше, там Боков живёт.
Фонари встали редко, в потёмках тоскливо, —
Смотрят заросли сумрачно, словно враги.
Слякоть осени… Сзади шаги торопливо —
То ли кровь бьёт в висок, то ли вправду шаги.
Не любил я идти мимо кладбища ночью —
По границе миров там проходит маршрут.
Переделкино в памяти — словно воочью,
Справа — мёртвые, слева живые живут.
* * *
Листья плавно кружатся, слетая,
Их судьбе осёдлой вышел срок.
Ах, какая осень золотая!
Золото рассыпано у ног.
Сколько раз уже я видел это —
Как являет осень свой наряд!
Листья в ласке солнечного света
Золотее золота горят.
Новые надежды обретаю
К жизни на прощальном рубеже.
Ах, какая осень золотая!
Радостно природе и душе.
Я ХОТЕЛ БЫ…
Не театр, не музей, не застолье —
Без всего обойдусь как-нибудь, —
Я хотел бы на русском раздолье,
Глядя на небо, в вечность взглянуть.
Промелькнут вдалеке птичьи стаи,
Ветерок полетит к ковылю, —
Я хотел бы представить — что станет
С тем, что я бесконечно люблю.
Ярким солнечным днём или сирым,
Покидая родные места,
Я б хотел, чтоб оставленным миром
Управлять начала доброта.
Предвкушая нездешнюю волю,
Ожидая неведомый путь,
Я хотел бы на русском раздолье,
Глядя на небо, в вечность шагнуть.