Максим Замшев
СИЛА ПАМЯТИ Наталия ВОРОБЬЁВА. "Ничто никуда никогда не уходит". Рассказы. —
М.: ИПО "У Никитских ворот", 2019.
Новая книга Наталии Воробьёвой "Ничто никуда никогда не уходит" впечатляет смелостью. Да, именно смелостью. Но эта смелость выражается не в разрушении и отрицании привычных смыслов, а в честности и искренности повествования. Впрочем, она и сама это понимает:
"Автобиографическая проза. Существует ли рецепт к написанию таковой? Думаю, что да. Во всяком случае, у меня он есть. Предельная искренность, сопровождаемая словесным стриптизом, именно стриптизом. Но стриптиз бывает разным: вульгарным и эротичным. Раздеваться прилюдно нужно красиво, но, как и положено в этой профессии, — до конца".
Проза Воробьёвой не только автобиографическая. В ней сплетается много биографий, и каждая из них выписана уже не с мемуаристской, а с художественной точностью.
Формально книга построена как нечто вращающееся вокруг центра. Центр — это авторский взгляд Воробьёвой, её авторские оценки, её мастерство, проявленное в том, что все персонажи поданы ярко и узнаваемо, при этом без излишней описательной экзальтации. То, что вращается, — это череда историй, ситуаций, возвращённых памятью для придания им новой жизни в литературе. А между ними во всей интеллектуальной красе — размышления, интермедии, афоризмы…
Сперва мы скажем об образе автора, который здесь скорее равен тексту, чем человеку. Ведь именно через текст книги, я бы даже сказал, через её интертекстуальность, мы ощущаем и обаяние главной героини, и её наблюдательность, и её ум, её простой тон по отношению к жизни и желание видеть, прежде всего, хорошее. Где эксклюзивность, где притяжение? — спросите вы. Ведь эти качества много к кому можно отнести! Отвечаю…
Эксклюзивность, равно как и ни с чем не сравнимый вкус индивидуального авторства, кроются в особой интонации текста, мягкой, всеобъемлющей и на редкость интеллигентной. Всё это позволяет не самой эффектной и даже тривиальной истории превратиться в пронзительный психологический сюжет. Яркое подтверждение этому — новелла "Люська". Cудьба жены знаменитого советского поэта Семёна Кирсанова трогает до самых душевных глубин; перед нами яркая личность, мужественная и волевая
женщина, но при этом тонкая натура со своей тишайшей женственностью и преданностью.
"Много, много воспоминаний связано у меня с Люсей Кирсановой…
Она всегда была другой, не похожей ни на кого из тех, что её окружали. Как выделялась, как резко отскакивала она от того общепринятого, добропорядочного, с воинствующей страстью выставляющего на показ семейные ценности.
Она жила в своём мире. Это был совершенно иной мир, мир, в котором эмоции были единственной ценностью, в котором не было места расчёту и обывательщине".
И когда в конце повествования разворачивается трагическая история смерти сына Люси, повисает вопрос: почему именно такого человека постигли такие несчастья? И этот вопрос столь многообразен в ответах, что долго не отпускает. Это ли не признак качества художественного текста, это ли не свидетельство безупречности формы, настигающей финал в точное время и поражающее этим финалом?
Рассказ "Люська" продолжает череду историй, череду бус-планет, чьё прекрасное ожерелье обрамляет и стремится к центру, где, как мы уже знаем, образ автора.
Бусинки эти иногда отражают мистический свет. Несколько новелл рассказывают о потустороннем. Потрясает, с каким вкусом они сделаны, как истории о воплощении в человеке других прожитых им раньше жизней вплетены в общий психологический контекст книги. Тема решена искусно, без зазоров, с предельной подлинностью переживаний и изумления от нелинейности человеческого бытия.
"Вспомнила, — облегчённо вздохнула Лена. — Правильно. Это была иностранная форма, хаки. Наша — зелёная. Твоё предыдущее воплощение было совсем недавним. Ты жила во время Второй мировой войны. Тебе тогда было где-то лет 18-19, не больше. Ты была мужчиной и воевала, но не на нашей стороне, а в горнолыжной дивизии „Эдельвейс". Мне кажется, ты была австрияком, нет, не немцем, это точно. Мальчишкой из деревни, прекрасно катающимся на лыжах, туда брали таких".
Волнение охватывает при чтении этих строк. И в дальнейшем автор не даёт усомниться в том, что всё это происходило на самом деле, а не является просто оживляющим сюжет приёмом. Снова раздевание, снова стриптиз искренности, но ни капли вульгарности и дурновкусия.
Эта часть книги больше всего отвечает её названию "Ничто никуда никогда не уходит". И это одна из её смысловых квинтэссенций. Всё остается в памяти, и пока мы помним, лапы забвения бессильны.
А ещё в книге много Загреба, много ощущений о Загребе, с его уютом, с его балканским европеизмом, с его ресторанами и кофейнями, где люди не просто кушают, а вкушают рай общения, где открываются друг другу. Загреб Воробьёва описывает не банально, без случайных общих слов, без самолюбования.
"Зыбкие, словно пески пустыни, загребские туманы. Белые виртуальные стены, непрестанно меняющие свои очертания. Кулисы зачарованных улиц. Продрогшая листва на мокрых тротуарах. Шипение колёс, уносящихся в НИКУДА. Жёлтые дожди. Осень в Загребе…
Врачует непогода город холодными примочками. Лихорадочным блеском уличных фонарей горят его воспалённые глаза. Не жалуется, не сетует гордый старик, высоко держит голову".
Эти два абзаца очень характерны для книги. В них весь секрет очеловечивания, делающего книгу Воробьёвой живой и трепетной. Никакой пейзаж, никакая красота невозможны для Воробьёвой без человека, без его судьбы, и без попытки соединить природу и человека под бесконечным взглядом литературы. Для Наталии Воробьёвой человек — думающий, памятливый, тонкий — человек сильный. Именно он достоин того, чтобы сочетаться с исходной красотой природы.
На страницах книги такое сопряжение встречается часто. Оно прочно держит форму, оно важная часть общей гармонии и помогает читателю проникать в мир Воробьёвой всё дальше и дальше.
Каждого, кто откроет эту книгу, ждёт счастье такого проникновения.