Первые стихи я сочинил в старшем пионерском возрасте. Тогда же начал читать поэтическую классику. Запомнились даже по обложкам однотомники Лермонтова и Суркова. Первую есенинскую книгу держал в руках осенью 1957 года, когда нас — студентов Ленинградского Политехнического — везли на уборку целинного урожая. И дальше — через многие десятилетия мне удалось пронести интерес к стихам, как очень важную, просто неотъемлемую часть жизни, как её украшение. Я имею в виду не только чтение
или сочинения стихов, а так же их пропаганду и в меру моих сил, помощь начинающим стихотворцам. Радуюсь их удачам, как своим и даже может быть больше — несмотря на натиск "цифры", поэтическая эстафета продолжается.
КАК РОВЕСНИКАМ…
Как ровесникам, и мне
Довелось хлебнуть лишений.
Я участвовал в войне
В страшном качестве
мишени.
А ещё —
письмом затёртым
С обведённой пятернёй
У отца под гимнастёркой
Был надёжною бронёй.
ЭВАКУАЦИЯ
Маме
Я путешествий в прошлое боюсь —
Немудрено попасть и под бомбёжку,
Особенно когда не понарошку
Пятнает небо свастичная гнусь.
Под перехлёстом пулемётных трасс
Мы степью — "выковыренные" — едем.
Четвёрка добрых шишкинских медведей
Самозабвенно охраняют нас.
Ни пред каким шедевром не забыть
Ту копию на старенькой клеёнке,
На прутиках натянутую тонких,
Чтоб наш возок от неба защитить.
Мы едем. Я, скорей всего, ору —
Опять у мамы воду вымогаю.
Как бомбы я перенесу — не знаю,
Но плохо вот переношу жару.
* * *
Под волжским ветром —
блики волжской сини.
Прильнула мощью к городу река.
Живое ощущение святыни,
Уверенно врастающей в века.
Всё тот же меч
в руке у великанши.
Всё так же неуступчива она.
Ещё не осень, — говорил я раньше.
Теперь скажу спокойно — не зима.
Она, возможно, и не за горами,
Но точно, на пути её —
Курган.
Не памятник, и не в музейной раме,
А наяву — бессмертный великан.
Он ничего плохого не допустит.
Удержится. Хотя бы и за пядь.
И будет Волга
в неизбежном устье
Свиданье с ним,
плечистым,
вспоминать.
ГОСТЕПРИИМСТВО
Дорога пыльно чавкает.
Застрянешь — угоришь.
Косые срезы чакана
Таращатся из крыш.
Но хаты все побелены
Буквально добела.
На улицу нацелены
Окошки в три стекла.
Плетями огуречными
Укрыты до поры,
Высокими скворечнями
Красуются дворы.
Здесь от людей не прячутся
За кукиши замков,
И вот за это качество
Люблю я земляков.
Всему, что есть хорошего,
Распахнуты сердца.
Песочком припорошены
Дорожки до крыльца.
* * *
Есть прелесть в неспешной работе,
Есть смысл и, конечно, большой,
В прикидке, примерке, расчёте,
Когда не стоят над душой —
Не дышат в склонённый затылок,
Под локоть тебя не толкнут.
Работа без гонки постылой —
Она будто вовсе не труд.
Легко убегают минуты,
А хватка всё так же крепка.
И жилы нисколько не вздуты.
Ни глаз не устал, ни рука.
Вперёд продвигается дело,
И вот уже чувствуешь ты,
Как первая проба задела
За краешек давней мечты!
РАБОТА СВЕТА
Листва легко и вольно дышит,
Держа росинки на весу.
Я без товарищей, без крыши —
Совсем один — в ночном лесу.
Я уловить хочу мгновенье,
Когда на склоне темноты
Всего, что было смутной тенью,
Определяются черты.
Перед рассветом как-то сразу
Тьмы распадается оплот.
Становится доступным глазу
Недвижных листьев переплёт.
Липучий мрак сползает с веток
И растворяется в кустах.
Ответственна работа света —
Всё-всё поставить на места.
И мир, согласных красок полный,
Через рассветный бой теней
Ввести в сражении за полдень.
И неизвестно — где трудней.
НОВОСТЬ
С утра пораньше — сообщенье ТАСС.
Там ни словечка, в общем-то, про нас,
Ни имена, ни фирмы не раскрыты.
Но главное известно: тот полёт
Согласно вычислениям идёт.
Как здорово накатаны орбиты!
Зато теперь мы поняли, куда
Так яростно тянули провода
Через калибры трудовых мозолей.
В высокие дела родной земли
Теперь и мы, товарищи, вошли
Хоть малой, но неотделимой долей.
СОНЕТ ОТВЕРГНУТОГО ВАРИАНТА
Прижился на краю стола прибор
Из давней схемы, собранной впустую.
Я весь уже в другом, но до сих пор
Сослать его на полку не рискую.
Глазища шкал уставились в упор,
Деленья, как ресницы, вкруговую.
Я весь вдругом, но чувствую укор
И слышу недосказанность глухую
А вдруг, пройдя сквозь множество преград,
У самой цели я свернул назад,
Не одолев лишь крошечную малость.
И пленница, что истиной зовут,
Стучала мне навстречу: "Здесь я! Тут!"
Ждала меня. Звала. Не достучалась.
В ОТПУСКЕ
Посреди отпускных раздолий,
На скрещеньях степных дорог
Мне припомнился поневоле
Запах плавленой канифоли
И с паяльника— вверх дымок.
А всего-то был тонкий-тонкий
Дух паяльный по-над бугром,
Да комбайн стрекотал в загонке,
Да пылили вовсю трёхтонки,
Распираемые зерном.
Труд владычил в степи просторной,
Где просыпались звёзды-зёрна
На ухабах млечных путей.
Видно, стол мой лабораторный
Заскучал без моих локтей.
ИЗВИНЕНИЕ
Ты прости меня, Исаакий,
Медный Всадник, извини.
Я не пришлый, я не всякий,
Я вам чуточку сродни.
Здесь мужал я, здесь учился,
Взял на Выборгской диплом.
И когда с ней разлучился —
Не забыл её тепло.
Вот я снова навещаю
Побережия Невы.
Всё зайти к вам обещаю,
И напрасно ждёте вы.
Но не стоит обижаться.
Виноват я. Знаю сам.
Мне успеть бы пробежаться
По заветным адресам.
Вы — в порядке. Вы — на месте.
Сфинксы также прячут взгляд,
Словно десять, словно двести,
Словно тыщу лет назад.
А друзья мои в смятенье,
В росте, в поисках пути.
Мне успеть бы лёгкой тенью
Их Вселенные пройти.
УСЫНОВЛЕНИЕ
Под ясным небом Подмосковья,
С самой Москвой накоротке —
Мытищи, давнее гнездовье
На тонком яузском сучке.
К нам квартирьером дух Толстого
С "Войны и мира" залетал
И бородищей трёхвершковой
Кривые крыши щекотал,
Пока не подыскал сарая,
Чтоб и Москва была видна,
И чтоб Ростова, молодая,
Вошла — красива и бледна.
Она-то думала — к постели,
Где суженый лежал в жару.
А оказалось-то на деле —
Почти что к смертному одру.
Андрея тряской ознобило,
Бородино стреляло в нём…
И мы согласны — так и было.
Вот лишь сарая не найдём…
Чужую волю не неволим.
А тут согласны — хлеб да соль! —
Пустить к своим столетним болям
И эту — княжескую боль.
НЕБЕСА
По науке самой-самой ранней,
Явленной мыслителям седым,
Небо исполненья всех желаний
Неизменно числилось седьмым.
На седьмое вырвешься — и точка.
Счастлив под завязку, наповал.
Больше уж не примешь ни глоточка
Счастья, о котором тосковал.
Все желанья…
Ну, а дальше — пустошь?
Как же не оставить на развод?
Как же в душу нового не пустишь,
Если громогласно позовёт?
Пусть его — седьмое… Мне бы третьего,
Где турбинной силою влеком,
Самолёт пошёл на Шереметьево,
Явственно мигая огоньком.
Ах, какая с неба сверхтурбинного
Видится подхваченная даль.
Только жаль второго — воробьиного,
Первого — сиреневого — жаль…
ЛЕТО-92
Всё правильно — кверху взошли семена,
Петрушка нарядна чертовски.
Спасибо малине — как прежде красна,
Не стала рядиться в полоски.
Картошка взметнулась повыше, чем лук,
И мощно расставила локти.
Чуть где колорадский появится жук,
Мы все его полосы — к ногтю!
Конечно же, нужен хозяйский догляд
За всей огородною флорой,
А то паразиты чуть что норовят
Нагрянуть прожорливой сворой.
* * *
"Я убит и не знаю:
Наш ли Ржев наконец".
Александр Твардовский
И уцелевший на войне
В свой срок от смерти не спасётся,
Но всё ж не с теми наравне
В анналах наших остаётся,
Кто пулю встретил на бегу,
Превозмогая вражью злобу,
Кто, позабытый на снегу,
Стал щедрым донором сугробу…
Здесь — юбилеи, ордена,
Строй ветеранского парада.
Тем — и Победа не дана,
Как утешенье, как награда.
Для них ещё не кончен бой.
Рассвет застрял в кровавой жиже.
Своей обкромсанной судьбой
Они теперь нам стали ближе.
ПИЖМА
На седьмом десятке не на том же небе.
Где оно — седьмое? А земля зовёт.
Пижма и зимою прямо держит стебель.
Нам бы — для разрядки — груз её забот.
Отцвести неброско, подготовить семя,
Выстоять под нудным, затяжным дождём,
Гордо отряхнутся и… плевать на время.
Мы ещё воскреснем как-нибудь потом.
Мы ещё увидим новые рассветы,
Новые рассветы — нарастанья дня.
Наяву, вживую, а не из кассеты.
Я надеюсь, пижма, ты поймёшь меня.
* * *
Прабабкой стала героиня
Моих студенческих стихов,
А я — признаюсь — и доныне
Признаться был бы не готов —
Глаза в глаза, не на бумаге —
В том, чем душа была полна.
Судьбы-затейницы зигзаги
Не распрямить.
А жизнь одна.
НЕУЁМНЫЙ
Старик и парнем не курил,
Винищем сердце не увечил.
Но к девяносто захандрил:
Мол, похвалится нечем.
Век не окончен, а в груди,
Представьте, перебои.
А что же будет впереди?
Неужто небо голубое,
Неужто яблони в цвету
Уйдут за скорбную черту?
Неужто воробьёв возня
И та переживёт меня?