* * *
Кораблик уходит от пристани,
И с ним уплывает гудок.
А ты улыбаешься искренне,
Сжимая забытый цветок.
А ты остаёшься на пристани,
Где детская радость прошла,
Где нами был час каждый выстрадан,
Где детство сгорело дотла.
Разлука не просто разлучница,
В ней август — осенний привет.
И жизнь, что уже не получится,
И счастье, которого нет.
И детские наши объятия,
И мир в соловьиной поре,
И теткины злые проклятия
В полуденной летней жаре...
Уходит, скрывается линия,
Светящейся жизни вдали.
Туманная, дальняя, синяя,
Полоска любимой земли.
Всё — сердце и пусто, и каменно,
Всё — чувства и запахи — прочь.
Пора настоящих экзаменов,
И долгая темная ночь.
* * *
Нет ничего ценнее вечной Жизни,
Наивной, детской, честной, и простой.
То солнышко в окошко ярко брызнет,
То августовский тёплый свет — рекой.
И сумерки вечерних дачных будней,
И чаепитье с мятой и теплом.
То городской пейзаж, он многолюдный,
То просто запах лета за столом.
Проходит всё, скрывается, всё тает,
И остаётся тёплый, тихий свет.
Прошедшей жизни шарик улетает,
Летит, летит, и всё — его уж нет.
Но есть... всё есть, и всё всегда нетленно —
У сердца — память, у щеки — тепло,
У детства — юность, жизнь — она бесценна…
Свет догорел, о август, так светло!
* * *
И запредельные красоты
При бестолковой маяте,
Рождают тягостное что-то:
Где всё не так, и все — не те.
Сливаясь в ком, нагие чувства,
Бродя, что пиво, хмель сулят.
Душа устала от искусства,
И веры в диких лебедят.
Кричит ворона, дура-утка,
Взлетая, брызгами кропит,
И вся природа без рассудка,
Дурея, красотой сорит...
Все! Стоп! Долой её похмелье,
Давай природы торжество,
Давай и смыслы, и веселье,
И Веру в чудо — Божество!
Но не даётся... скука, мука,
И стынь от будущих снегов.
И в воздухе висит разлука,
Приправой к гулкости шагов.
* * *
Любовь, как нежность, понимаю
И принимаю всей Душой.
В ней я живу, и не страдаю,
В ней свет и мир такой большой,
Такой надёжный, и порою
Чуть грустный от немых утрат,
Чуть странный, сложностью простою,
Он дорог мне, и во сто крат,
Дороже той любви, где буйство,
Где страсть, где боль, где естество,
Не признающее искусство,
В нём всё не так, и всё — не то.
* * *
Я думала, что у меня достанет силы
Любить несчастных, жадных и тупых,
Понять их боль, их жалкие мотивы,
Их суеверий пыл, таких простых…
Но — нет! Я ненавижу смрад убогих,
Душою мелких и трусливых, тех,
Кто лизоблюдит барские чертоги,
Кто пестует шакалий свой успех.
Я не боюсь! Вы мне противны, мерзки!
Мне наплевать на вас — подите прочь!
Возможно, мой призыв открытый, дерзкий,
Сулит мне холод и сплошную ночь.
Но не могу я больше унижаться,
Терпеть, скрывать,
трястись от страха вновь!
Моя Душа мне говорит сражаться,
Чтоб защитить и правду и любовь.
* * *
И девочка на пароходе,
И лёгкий бело-голубой
Костюмчик славный, по погоде,
Корабль, везущий нас домой.
И мягкий свет, и легкий ветер,
И взгляд пронзительно-родной,
Как будто бы на целом свете
Нет нас счастливее с тобой.
Все это детство — всё в преддверьи
Иных, неведомых миров,
Где целые года безверья,
И так далёк наш тихий кров.
Начало века, век двадцатый,
Суровый, пламенный, больной,
Война, больничные палаты,
Метели, голод. Над страной
Одна лишь тоненькая нитка,
Полоска света, и тепла,
В судьбу открытая калитка.
Любовь, что в детстве к нам пришла.
И тихий, подмосковный вечер,
И век, ушедший в никуда,
Лишь память нашей первой встречи,
Что светит нежностью всегда.
ВАН ГОГ
Я свет пишу, я вижу свет.
Он проливается и любит.
Мой желтый бог — смотрите, люди,
В нём жизнь, и в нём безумья нет.
Я нарисую, напишу,
Я вижу свет, я вижу правду,
Но нет, вдруг, подчиняясь смраду,
Я слышу дьявола совет.
Бегу, несу свой быстрый дар,
Свои мазки, свои картины...
Рисую я, я должен жар
Мой воплотить, тогда я сгину.
Я успокоюсь, лишь найду
Ту смелость, ту живую вечность.
Она важна, как человечность,
Которой нет в сплошном дыму.
Я нездоров, я видел ад
Чернее чёрного объятья.
Но знаю я, поймите, братья,
Ведь Ангел лишь печали рад.
* * *
Я становлюсь все злее и тупее,
Все злее и тупее, с каждым днём.
А на дворе осеннем зеленеет
Трава, и окружает старый дом.
А в глади озера, верней, по этой глади
Скользит иное, чудо — божество.
Храм — отражение, что живет со мною,
Смотрю наверх, а там и нет его.
Вороны, облетая километры,
Невиданных, как этот лес, чудес,
Кричат, орут, неся на крыльях ветры,
И толпами срываются с небес.
И каркая, смеются об утратах,
Которыми уже не удивишь.
И матери не плачут о солдатах,
Скрываясь в норах городов и крыш...
И чернота вороньего отребья
Всю падаль жрёт, спокойно, как в кино.
И пустота приходит, и молебна
Не слышно настоящего давно.
Лишь свет, пронзая время мракобесия,
Все льёт и льёт бессилие своё.
И Ангелы, летая в поднебесье,
Глядят с тоской на это бытиё.