Лев КОТЮКОВ № 21

Лев КОТЮКОВ ИНФЕРНАЛЬНОЕ

Лев КОТЮКОВ

ИНФЕРНАЛЬНОЕ

ГЛАВА ИЗ РОМАНА "ПЕСНЬ О ЦЕЙХАНОВИЧЕ, ИЛИ ПО ТУ СТОРОНУ РОССИИ"

Цейханович никогда не осквернял себя чтением женских романов. Да и зачем? Известно, для кого они пишутся. В лучшем случае для антисемитов-импотентов. А в худшем?! Даже говорить не хочется, но, к сожалению, приходится. Для старых дев-антисемиток. Вот!.. И не осквернял себя Цейханович пошлым чтивом, и не собирался осквернять.

Но как-то назначил он свидание верной Кларе Задниц у книжного магазина. Нет бы назначить где-нибудь в приличном месте, возле пивбара или шашлычной, но, как говорится, бес попутал. Дело было летом в пору отпусков с дождями июльскими. Клара, естественно, припоздала из-за электричек, а очередной июльский дождь влил по полной программе, обложной и не тёплый. Пришлось Цейхановичу за отсутствием зонта спасаться от летней хляби под сенью книжного магазина. А в книжные магазины он не заглядывал, пожалуй, лет пятнадцать, поэтому был весьма ошарашен обилием незнакомых писательских имён типа Хилл Нехил и дерзких названий вроде "Месть последней проститутки", "Исповедь сатаны", "Все о гениталиях генералиссимусов и генсеков". Ничего традиционного, общеизвестного он не обнаружил на прилавках, отсутствовали даже романы Сименона и Агаты Кристи, которые с увлечением почитывал на лекциях в годы студенчества.

Как-то мерзко и одиноко стало Цейхановичу в чужом книжном мире, одиноко и мерзко, как в жизни иной, - и страстно захотелось ему выкрикнуть в рыло глянцевому, пёстрому, агрессивному чтиву:

"Мисюсь, где ты?!"

Но удержался, не выкрикнул, ибо вдруг узрел нечто совершенно противоестественное. Нет, совсем не то, о чём кому-то ухмылисто подумалось. Абсолютно не то. А узрел он всего лишь роман "Страсть покойницы". Но не название шокировало нашего великого друга, его никакими страстями не прошибёшь: ни правосторонними, ни левосторонними, а фамилия автора - Вероника Грант. Так звали его первую постоянную любовницу. Тогда еще Цейханович дорожил постоянством, как единственным выходным костюмом - и, можно сказать, гордился. Но нет ничего постоянного в мире сём, кроме непостоянства. И не Судьба была у первой любовницы стать первой женой Цейхановича. Вот такие конфетки-бараночки. Совершенно таинственно и неожиданно Вероника Грант стала покойницей. Рухнула в снег, не издав приличного звука, во время личной прогулки с Цейхановичем задрала вверх узкие лыжи, - и, сколь не тыкал её лыжной палкой наш великий друг, - осталась нема и недвижима, как гнилое бревно во льду.

О, сколько пришлось потом претерпеть гонений и разоблачений невинному Цейхановичу от родственников Вероники и следственных органов! Дело завели и чуть не пришили позорную статью: доведение до самоубийства, хотя о каком самоубийстве можно было вести речь, ежели злосчастная Вероника стала жертвой рядового инсульта?! Но пошел по градам и весям подлый липкий слушок: "Загнал на лыжах несчастную, чтоб не жениться на бедной!.." Вот чем иногда оборачивается в молодости тщеславное желание иметь постоянных любовниц. Такие вот конфетки-бараночки!.. Такой вот образ мира! И напрасно кое-кто самонадеянно уверяет: талант не пропьёшь! Можно, если очень хочется! - ответствует Цейханович, ибо из-за смерти Вероники вынужден был долго и упорно пить со всякими бездарями, чтобы забыться от несправедливостей жизни.

Почему для забвения нужно пить с бездарями?

Да потому что с талантами лучше не пить, слишком много денег уходит и забвенья никакого, таланты как-никак.

Но что-то отвлёкся я от магистральной темы, чуть не потерял дорогого Цейхановича в книжных развалах, к тому же июльский дождь уже кончился, да и не было никакого дождя июльского, так - брызги мелкие - и неудержимо хочется прекратить свое сочинительство и рвануть на волю, в тусклую зелень русских полей и дубрав, где ещё можно встретить одиноких красивых женщин, которых и ломом не убьёшь, не то что какой-то лыжной палкой, но с тяжёлой неохотой всё же возвращаюсь в книжный магазин и продолжаю своё честное повествование.

Цейханович раскрыл книгу неведомой однофамилицы своей бывшей первой любовницы и окончательно очумел. С фотографии на него в упор, как перед последней встречей, смотрела настоящая Вероника Грант, которую когда-то любил и хоронил.

"Ну что, съел, падла?! - как бы вопрошала с фотографии прекрасная Вероника, - Смотри, не подавись раньше времени!"

Цейханович, словно загипнотизированный, купил роман "Страсть покойницы" и неестественно робко поинтересовался у молоденькой, но презлобной продавщицы:

- А вы не знаете этого автора?

- Откуда?! Да мало ли их уродов!

- Она Вероника... - уточнил Цейханович.

- Ну, значит, уродок! - поправилась продавщица.

- А как бы узнать координаты творческие?

- Посмотрите в конце книжки, там адрес издательства должен быть. Вот и справляйтесь там, если приспичило!

- Что ж ты такая недобрая, сучка поганая?! - попытался ласково урезонить Цейханович околокнижную злюку.

- Иди-ка ты, сраный дед, к своей Веронике, а то охрану позову! - окрысилась девица, и Цейханович угрюмо вышел вон.

Это был редкий, может быть, единственный случай, когда мой великий друг позволил злу мелкую победу. Обычно он размазывал по стенам и потолкам малейшее проявление зла, в какую бы ни рядилось оно одёжку, ибо сам был незаурядным творителем зла и лучше других понимал зло, как условие существования нашего ограниченного мира. Но в данном случае Цейханович мужественно сдержался и не ответил большим злом на зло малое, уж больно инфернальны оказались обстоятельства. Ну, сами понимаете, "Страсть покойницы" под фамилией и при портрете бывшей первой любовницы.

Как-то скомканно прошла в тот вечер встреча Цейхановнча и Клары Задниц, без слёз и рукоприкладства, без клятв и проклятий, как будто никогда не осенял эту сладкую парочку русский секс, бессмысленный и беспощадный.

О, обман реальности! О, реальность обмана!

Но если великая ложь нашего времени деформирует информационное поле Вселенной, то закономерна всё возрастающая кривизна пространства. Остается только ждать! Но не конца света, на это и не надейтесь, а полной деформации всего Существующего и Несуществующего, ибо неизбежно обращение всех прямых линий в круги. Но, может быть, это не так уж и страшно. В чёрных кругах значительно легче выживать, чем в чёрных квадратах. Я лично это опробывал - и, как видите, пишу без помарок и вообще очень талантливо пишу. Стало быть, вперёд из линейного мира в мир круглый! И непременно с песней! "Отцвели уж давно хризантемы в саду..."

Скверно спал Цейханович в ночь после приобретения романа "Страсть покойницы", и не от того, что недобрав секса с Кларой Задниц, зачитался другой книгой. А она действительно оказалась дурацкой и пошлой на все сто процентов.

Пролистав "Страсть покойницы", Цейханович мрачно зевнул и твердо решил поутру выяснить истинного автора богопротивного романа, и высказать все, что думает о его литературных и умственных способностях, а заодно узнать - с какого-такого бодуна он решил использовать в качестве псевдонима фамилию и светлое имя его покойной любовницы. Зевнул по-рыбьи и провалился в тяжёлое забытьё. Но явилась к нему на исходе ночи прелестная Вероника: зовущая, воздушная, невозможная, как чёрная роза в солнечном снегу. Сказать, что она не снилась Цейхановичу никогда, все равно что разбить старое зеркало о голову ребёнка... Снилась - и ещё как! И в сиренях персидских, где её впервые поцеловал Цейханович, и на синей мартовской лыжне, где он пинал лыжной палкой в зад возлюбленной и орал! "Темп! Темп! Не теряй темпа! Сдохни, но держи темп!" Но Вероника не удержалась и сдохла.

Оцепенело пробуждался Цейханович от сладостных и страшных снов, лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к нарастающему храпу жены и ужасаясь странным шорохам в платяном шкафу. Но всё это было почти в прошлом. С каждым годом Вероника приходила всё реже и реже. И Цейхановича, откровенно говоря, уже стали раздражать ее тихие жалобы на потустороннее женское одиночество и на прочие кладбищенские неудобства.

Но в этот раз Вероника не стала мучить пустыми жалобами и нытьём, а игриво вопросила:

- Ты почему ко мне не приходишь? С разной дрянью крутишь, а мою могилку совсем забыл. Нехорошо, Изя!..

- Да вот, замотался, ты уж извини! - боясь разбудить переставшую храпеть жену, пробормотал Цейханович, - Завтра же приду. Нет, - послезавтра, в субботу. И с цветочками...

- Смотри, Изя, не обмани! У меня ведь для тебя новости?

- Хорошие новости-то? - озаботился Цейханович.

- Потом узнаешь, - загадочно проворковала покойница и привычно скрылась в недрах платяного шкафа, как в зарослях сирени, а могучий всхрап жены напомнил Цейхановичу, что близится утро.

Но ни в субботу, ни в воскресенье Цейханович не объявился на родном кладбище, хотя твёрдо собирался, ибо знал, что от покойников, как от живых, не отделаешься неопределенными обещаниями, достанут с того света обязательно. Но таков наш великий друг: никогда не откладывает на завтра то, что должен сделать послезавтра.

С величайшим трудом ему удалось дозвониться до издательства-издевательства, штампующего мерзопакостные женские романы о страстях покойниц и непокойниц, и выяснить какая дрянь скрывается за чистым именем Вероники Грант. Ради истины пришлось представиться инспектором налоговой инспекции и мрачно вопросить какую-то мелкую издательскую нечисть:

- А почему ваша Вероника Грант в этом году не декларирует свои доходы за прошлый год? Или что - сдохла досрочно?

Нечисть издательская стала суетливо объяснять, в пуху видимо мелкое рыло, что Вероника Грант всего лишь псевдоним под которым пишет некто Евгений Сувакин, в прошлом вроде бы писатель и лауреат премий Ленинского комсомола, и услужливо сообщила номер телефона бывшего инженера человеческих душ и тел.

Цейханович немедля позвонил Сувакину, представившись генерал-подполковником ФСБ, строго спросил:

- Вы почему пользуетесь агентурной кличкой моей покойной племянницы!? Кто приказал?

- Я ни при чём! Я здесь ни при чем! - заверещал Сувакин. - Это мне в издательстве навязали, заставили под женским именем писать. Я и придумал Веронику Грант, чтобы покрасивей звучало. Я совершенно не виноват, что совпало. Я детей капитана Гранта люблю? - стал оправдываться бумагомарателъ, - Я всегда уважал органы! Я сам у вас раньше бывал, у полковника Можейко!..

- Эх ты, орган-морган? Какой же ты мужик, если за баб пишешь?! Купи юбку, скотина! Детей капитана Гранта не позорь? - прорычал Цейханович и швырнул трубку.

Скучно жить на свете, господа-товарищи! О, как метко это сказано. Очень скучно. И не страшно, а очень страшно. Но ещё скучней становится, когда открываешь, что за пошлостью таинственной нет ничего, кроме пошлости, лишь трусливое, бездарное ничто - и пустота без тылы и света.

О, как скучно на этом свете, товарищи-господа!

О, как скучно!

Но не всегда! И не Цейхановичу. И поэтому наша жизнь всегда богаче самой изысканной фантазии. Но без фантазии жизнь - не жизнь. К сожалению, большая часть человечества не живет фантазиями, хотя многим ох как хочется. Даже мне, многогрешному. Иной раз почти удаётся. И время исчезает, и сам я куда-то проваливаюсь сквозь себя. Но потом возвращается время, возвращается пространство - и я вслед за ними. И думаю: а что, собственно, произошло? Да ничего! Прошло всего лишь двенадцать дней и ночей, всего лишь двенадцать. А казалось, вечность прошла. Но вечность не проходит. Жаль! Жаль, что сознание человеческое ограничено бессознательным и не может из него выскочить, как волна из безбрежного океана. И никак нельзя оказаться по ту сторону несуществующего берега. Впрочем, сегодня вполне достаточно, что мы давным-давно по ту сторону России, где все спасено, как уничтожено.

- Уничтожу, но спасу! - орёт кто-то в тумане.

- Спасай! - доносится из тумана.

И ни России, ни Цейхановича.

А Цейханович, нагрузившись почти до ватерлинии портвейном, очнулся вдруг в электричке и узрел перед собой здоровенного моложавого мужика, и, как оказалось грамотного.

Мужик презрительно посмотрел на очнувшегося от неземных грёз Цейхановича, полез в чёрную сумку и вместо бутылки пива достал книгу. И когда он раскрыл её, вспыхнуло жутким огнем мировое пространство, и перед глазами Цейхановича блескуче растеклась мерзкая обложка романа "Страсть покойницы".

- Мужик, ты не Сувакин?! - прохрипел Цейханович.

- В чём дело?! У тебя что - белочка? Не допил с перепоя?! - агрессивно рявкнул мужик.

- А чего эту дрянь читаешь, если ты - не Сувакин?! - выкрикнул Цейханович и выбил из рук неожиданного попутчика ненавистную книгу.

Выбить-то выбил, но в ответ получил весьма крепкий удар в пасть, аж язык прикусил вместо губы, - и до крови.

Но, видимо, все-таки в ненастный день появился - Лжесувакин на свет Божий, явно под злыми звездами, ибо не догадался, на кого руку поднял, не сообразил, что такие заслуженные люда, как Цейханович, в одиночку в пьяном виде не передвигаются ни в какую сторону света. В Мытищах, как было уговорено, вломились с гиканьем в вагон Авербах и Лжедмитрич и без лишних расспросов стали молотить Лжесувакина, озверев, не только ногами, но и руками.

"Бей интеллигентов проклятых!" - подбодрил бойцов какой-то бомж-патриот и посторонние мужики, сидевшие в вагоне, все поголовно сделали вид, что они из народа.

С величайшим трудом Лжесувакину удалось уползти в тамбур - и на какой-то остановке, то ли в Тарасовке, то ли в Клязьме, он отчаянно выскочил из вагона, начисто позабыв и о сумке, и о непрочитанном романе "Страсть покойницы", и обо всём остальном, кроме страха смерти. Выскочил на вечернюю платформу, спрыгнул на рельсы, побежал, спотыкаясь, неведомо куда - и аккуратно угодил под скоростной электропоезд.

А Лжедмитрич гневно выкрикнул в грохочущую железную тьму:

"И на том свете, гнида, достанем!"

Выкрикнул, совершенно не подозревая о трудноисполнимости своего обещания, ибо с того света можно достать, кого угодно, но на том свете можно достать, увы, не каждого.

"Достанем гниду!" - подобострастно подтявкнул Лжедмитричу безвестный бомж, весьма схожий с писателем Распутиным, и был награждён за своевременно проявленный патриотизм сумкой Лжесувакина и романом "Страсть покойницы", который сразу, от греха подальше, выкинул в открытое окно.

Страшно жить на этом свете, господа!

А не жить ещё страшнее. Вот такие конфетки-бараночки.

И чтобы не думать о страхе, рекомендую всем согражданам и несогражданам ограждать свои дома, сады и огороды могильными оградами, опутывать ограды колючей проволокой и в пору весеннего торжества и цветения пускать ток высокого напряжения. Более разумной рекомендации дать не могу. И за эту скажите спасибо.

А у Цейхановича после стычки с покойным Лжесувакиным произошла мелкая неприятность: три зуба стали шататься. Они и до этого слегка шевелились, ибо были поражены парадонтозом, а тут ну просто стали выскакивать в самый неподходящий момент, - и Цейханович, скрепя сердце, вынужден был обратиться к зубным врачам, которые давно, как великую честь, оспаривали право ковыряния в нечеловеческих челюстях нашего великого друга. Но вот какая незадача приключилась: оказалось, что у Цейхановича неправильный прикус. И не случайно он от мерзкого удара прикусил язык, а не губу. Зубодеры энергично посоветовали исправить прикус, дабы новые вставные зубы в соответствующих обстоятельствах прикусывали что надо, а не что попало. Цейханович угрюмо согласился с варварскими методами лечения, ибо при внедрении соответствующей арматуры в рот, он должен был не говорить целых полтора месяца. Но без говорящего Цейхановича пространство русской речи, как без матершины, обречено на деградацию и умирание.

Я уже где-то писал, что мой великий друг владел сорока семью языками и диалектами. Запамятовал тогда сообщить, что он безукоризненно знал не только азбуку Морзе, но и язык глухонемых, которым овладел еще в ранние годы во время учёбы в школе юнг и викингов. Как-то раз Цейханович даже пожаловался мне на боль в пальцах.

- Опять неудачно кому-то в морду дал? - спросил я.

- Да нет, вполне!.. На свадьбе был. У глухонемых. Пришлось до утра с глухонемыми хором петь, вот и болят пальчики от перенапряга. Слава Богу, не вывихнул...

И, слава Богу, не остались мы без покровительственных и мудрых поучений Цейхановича, выручил язык глухонемых, не говоря о письменных посланиях нашего великого друга типа:

"Дурак, а не лечишься! Не радуйся чужим ошибкам, они развращают хуже своих. Надо видеть себя не со стороны, а изнутри. А лучше не видеть, чтоб не ослепнуть раньше времени. Если можешь - приходи, а еще лучше не приходи, если можешь. Лучше всего смотреть в зеркало, в котором тебя нет. Не колбасу надо любить, а Россию! Я никому ничего не должен, и мне от вас ничего не надо. Пшел вон! От жены уезжаю в Россию. Не обольщайтесь, но и не отчаивайтесь.

Человек - это звучит "В морду!" В борьбе отличного с хорошим всегда побеждает нехорошее. Самая лучшая косметическая операция - вскрытие. Дурак это дурак, а не глупый человек. Нечего на задницу кивать, если грыжа крива. Всю глубину глупости русского человека не постичь даже самому умному еврею. Я не встречал ни одного честного еврея, но ни один еврей ещё не встречал умного русского. Пустой мешок не стоит. Если ты узнаешь обо мне все, то волосы твои станут дыбом до конца жизни, а все остальное навеки опустится. Женщины врут даже тогда, когда говорят правду. Он - не всеяден, он - говнояден. У них денег куры не клюют, а у нас на свечку не хватает. Если вы такие бедные, то почему такие умные? Кто пил одеколон, тому не страшны никакие острые блюда. Человек без депрессии, как подвал без плесени. Дурак и не лечишься!.." ну и т.п., и т.д.

Полное собрание записок и посланий Цейхановича в период временной немоты, как письма Бетховена, рано или поздно, будут опубликованы не только мной, и эти штучки будут посильней, чем все "Фаллосы" Гёте.

Весело жить на этом свете господа!

А не жить, быть может, еще веселее!

Моё придуманное стало мной, и само стало придумывать меня и думать за меня, ибо я давным-давно усомнился в способности человека жить разумом. Три раза в жизни мне приходили на ум светлые мысли, и все три раза они оказались неверными. Ну как после этого не разочароваться в силе человеческого мозга? Просто неприлично. И остаётся упорно и тупо идти к закату истории. Я иду и не думаю ни о чем. Вернее, стараюсь не думать, иногда это получается. Но редко-редко. И тихо стараюсь не наступить, как на грабли, на тень свою. Но наступаю на чужие тени, и они шарахаются от меня, как от покойника. И голова болит, и грустить очень хочется. Но я ещё надеюсь, что через головную боль меня все-таки осенит последняя жуткая мысль, которая окажется верной и безотказной, как смерть по ту и эту сторону России.

Временно став немым, Цейханович почему-то перестал встречаться во сне с Вероникой Грант. Вернее, Вероника перестала являться, а визит на кладбище он по уважительным причинам отложил до лучших времён.

Что делать на кладбище человеку, временно обречённому на молчание? Там и без живых хватает молчания. На языке глухонемых, что ли, объясняться с покойниками? Но разлука с Вероникой очень угнетала нашего великого друга. Некоторые бездарные враги даже поговаривали, что не раз встречали его пьяным на проспекте академика Сахарова. Но это уже полная чушь! Разве станет образованный человек напиваться на проспекте с подобным наименованием. На Ломоносовском проспекте ещё куда ни шло, но на проспекте Андрея Дмитриевича Сахарова, ну, знаете ли!..

Для приманки Вероники по ночам под храп жены он тупо пытался читать пресловутый роман "Страсть покойницы", но чтение двигалось туго. Он откладывал книгу в сторону, но на видное место, чтобы и во сне была под рукой, чтобы покойница ее сразу заметила.

И, наконец, Вероника явилась. Весёлая, светящаяся, как сирень в жаркой росе.

Цейханович подобострастно попытался на языке глухонемых объяснить своё безмолвие, но Вероника, упредив его, прощебетала:

- Знаю! Все знаю. Молчи!

Кокетливо покрутилась в неземном сиянии перед бывшим любовником и выпалила:

- А я вышла замуж!

- ? - мучительный, неразрешимый вопрос исказил лицо и рожу Цейхановича, а Вероника серебряно щёлкнула пальчиками, и из платяного шкафа вылез здоровенный мужик, который при ближайшем рассмотрении оказался, о, ужас!, ни кем иным, как подлетом Лжесувакиным из электрички.

Цейханович ловко схватил увесистый том "Страсть покойницы" и запустил в наглую физиономию новоявленного мужа Вероники. Но тот не менее ловко, будто не был покойником и мужем Вероники, уклонился от удара, загоготал мерзко и стал душить Цейхановича. Но Вероника Грант властно выкрикнула:

"Не сметь! Не сметь!"

Лжесувакин, дыхнув земляным смрадом, ослабил хватку. Вероника ухватила его за шиворот и затолкала в платяной шкаф. Но прежде, чем исчезнуть следом, с укором сказала Цейхановичу:

- Приходи на могилку, ты ж обещал...

- Яволь, яволь!.. - промычал сквозь немоту Цейханович и очнулся.

Сиренью светились сумерки рассвета. Сердце Цейхановича тоскливо болело. Чудилось: не сердце колотится в груди, а сирень окровавленная бьется о железную ограду и кровью истекает в росную траву. Жена привычно храпела, а раскрытый роман "Страсть покойницы" валялся на полу возле платяного шкафа, и страницы его дрожали.

После визита молодожёнов-покойников Цейханович, естественно, не пошёл на работу и попросил меня объяснить работодателям, что неплохо бы поработать самим.

С начальством надо уметь говорить. Я неплохо это умею, а поэтому сам начальник - и потому меня так не любят подчиненные, зато Цейханович доверяет самые ответственные поручения.

Я позвонил на работу Цейхановича и вежливо сообщил, что наш великий друг задержался на сеансе по восстановлению своего бесценного дара речи.

Ваксман, начальник Цейхановича, сразу впал в расстройство и угрюмо пробурчал в ответ:

- Да лучше бы он до конца жизни помалкивал! Меньше подлянки будет...

- Подлость Цейхановича дороже моей преданности! - резонно возразил я - и унылый Ваксман тяжело согласился, а я нравоучительно добавил, - Советую вам и дальше не замечать, как требования к самому себе обращаются в немыслимые требования ко всем окружающим.

- Попробую... - безнадежно согласился Ваксман.

Пробует и по сей день, и почему-то все обижается на неблагодарность русского народа. Тяжко, однако, ему придется по ту сторону России, но это, как говорится, его проблемы.

А Цейханович в это время солидно вошел в кладбищенскую аллею и, ни разу не зацепившись штанами и прочим за бестолковые могильные ограды, пробрался к захоронению Вероники Грант.

Первое, что бросилось в глаза, была свежая могила по соседству с Вероникой. И смотрела в глаза Цейхановича с времянки фотография Лжесувакина.

Солидно, уверенно смотрел Лжесувакин на Цейхановича, как хозяин на слабосильного работника, как будто не он нынешней ночью вылезал из платяного шкафа для удушения нашего великого друга.

О, Боже, неужели и на том свете людям некогда думать о своей душе?!

Сухо шелестел ветер старыми венками, как страницами ненаписанного романа. Цейханович отвел взгляд от потустороннего лица Лжесувакина и вздрогнул, и глаза его враз пересохли, ибо прочитал настоящую фамилию своего врага на розовой ленте. Нет в мире более страшной фамилии, и не будет никогда.

Иванов - была фамилия новоявленного мужа Вероники Грант.

"Так она теперь должна быть Ивановой!.. Должны же они там соблюдать какие-то формальности... Вероника Иванова! Нормально звучит, вполне патриотично..." - лихорадочно подумалось Цейхановичу и голос милый послышался:

"Да Иванова я теперь! Иванова!"

Унося в душе эхо родного голоса, Цейханович достойно удалился с кладбища и пить портвейн начал только на Ярославском вокзале. Но в электричке крепко поругался с глухонемыми бомжами, крепко объяснил им на языке жестов, что нельзя мочиться в тамбуре, когда он курит. Ну, естественно, до рукоприкладства дело дошло. В победоносной схватке его чуть-чуть задели по зубам, и Цейханович вдруг обрел голос. Пораженные его преображением глухонемые бомжи пали на колени и были милостливо прощены, ибо после вынужденного месячного молчания Цейхановичу неудержимо хотелось творить доброе и говорить приятное, даже нелюдям.

И удивительно, но и зубной прикус у него исправился, хотя надо было молчать еще три недели. Новые зубы Цейхановича теперь оставляют такие следы на русском сале, что любой хохол может лопаться от зависти.

И самое удивительное, что вскорости исчезли из продажи пошлые романы под фамилией Вероника Грант, ибо комсомольского писаку Сувакина от переусердия хватил сердечный кондрат, а на его место пришли более энергичные драмоделы без комсомольского прошлого и без старых штанов, пропахших дешевым табаком, готовые писать и за женщин, и за мужчин, и за тараканов.

Но любовь еще остается в этом мире, и никакие женские романы ее не уничтожат.

О, как мерзко на душе, когда ты не можешь поцеловать любимую женщину из-за каких-то дурацких приличий возле бразильского посольства! И остается целоваться по ту сторону России. Нет, не на том свете, а возле русского посольства в Бразилии.

И ничего не остается в этом мире, кроме моей любви.

И слышится со двора раздраженный голос Цейхановича:

- Да Иванов я, Иванов, и по отцу, и по матери!

- Налейте немедленно Иванову! - кричу я с балкона.

Иванову наливают полный стакан. Цейханович пьет и после первой не закусывает.

Обсудить на форуме.


Главная страница	Текущий номер	Архив	Гостевая	Форум	Обратная связь